«Русская мысль» - № 4117 – 14-20 марта 1996

 

«ЭЛИТЫ КРОВИ» и «ЭЛИТЫ БРОВИ»

Россия — неухоженное дитя большой континентальной (европейской) культуры. Отрыв от этой культуры усугубляет многие болезни, но он задает и направление возвращения, предстоящего развития. Западная цивилизация тяготеет к межэлитному согласию (пусть не безоблачному), и в этом, а не в лидерстве избранных групп и отдельных субкультур — секрет сохранности доброго старого европейства

 

 

Если говорить о русскойой злите и ее исторической судьбе, то нужно на­помнить истину, с которой на словах соглашаются многие, но которая мало кому по сердцу. История не предназначила Рос­сии жизнь на выселках. Россия — страна, принадлежащая единой континен­тальной (европейской) культуре. Отрыв от этой культуры опреде­ляет многие болезни, но он и показывает путь возвращения на столбовую дорогу жизни, при­чем это не какой-то особый путь, так что придется не проторять, а догонять. Хотя валять по буеракам русскому человеку порою сподручнее, чем следовать правилам дорожного движения.

В "Поэзии и правде" Гете есть такая фраза: "Мне было пятнадцать лет — и всему миру было пятнадцать лет". Кажется, мы ощущаем не­что похожее, но в своеобразно национальном, немного дурако­ватом виде. Нам сейчас столько-то годков, и мы дума­ем, что всему миру примерно столько же, и что Россия то­же наших лет. Последнее – навряд ли. Хотя князь П.А. Вяземский писал, что жить по-русски зна­чит каждый раз все отбрасывать и начинать с сегоднвшнего дня, та­кое и с каждым из нас едва ли выйдет, а уж с Россией и миром и подавно.

В разговорах об злите присутствует некая предвзятость а в вычислении её прав и за­слуг — забвение того, что чело­веческая элита есть данность не только героическая и патриоти­ческая, но, быть может, прежде всего органическая. Однако в России элитность все же имела особую природу и особый харак­тер. Историческая элита, с ко­торой связана история России (в полном смысле слова связана), это дворянство. Слово, кста­ти, не очень лестное, ведь дворянскость подразумевает опреде­ленное состояние людей благо­родной крови, а именно — слу­жение, присутствие на чьем-то дворе (государевом, княжьем). Впрочем, представление о русской элите как об сословии на посылках слишком однобоко.

Союз людей благородной кро­ви составлялся на Руси века с VIII-го, соединяя "лутчих с молодшими", "коренных с пришлы", "варяг со черны кло­буки'" не ради подчинения венце­носцу и (или) олицетворяемой им идеи, но часто (даже по пре­имуществу) вопреки любой сильной руке и в поругание сверхценных идей служения, которые нынче кажутся чуть ли не боговдохновенными.

Настоящая элита не сверх-, а самоценна. Видеть в дворянстве слугу государей и во­обще власти ("державы") свой­ственно немалому числу деятелей сегодняшнего нобилитарного ре­нессанса, но это «крэш-синдром». Это пройдет.

Самое древнее из отечествен­ных сословий опять, как всегда было, оборотится от злободнев­ности к вечности и истории, а те вновь напомнят, что, например, аристократия — верховые слои дворянства — часто противостоя­ла государям, нижнее и среднее шляхетсво тоже не чурались ков против помазанников божьих.

Заговоры лучших людей угрожали трону по­более бунтов подлого люда (сколько правды было в этих за­говорах — вопрос историков, но заговоры были). Мы знаем слу­чая, когда все дворянство под­нималось, чтобы отстоять свою привилегию не служить государству. Более того, служение государст­ву не было главной доблестью и для самих государей, которые час­тенько поигрывали в кошки-мыш­ки со священнейшими державны­ми институтами, но никогда не просто так, а в подтверждение своего помазанничества (иногда и от противного, через игры в симеон-бекбулатовичей и прочее). Впрочем, и усадебные бесчинства не столько опровергали, сколько были доказательством от противного высших шляхетских ценностей – династической семьи и родовой чести.

Генеалогические древа сплете­ны и корнями, и кронами. Помнящие родство дворянские иваны составляли, по су­ти, одну семью, поэтому сово­купное сословное благосостояние было основой состояний личных и всякий дворянин-собственник мог жить на содержании у всего дворянства в целом, бла­годаря льготным закладам, пожалованиям и прочему. Так все и шло вплоть до правления Александра II. Со середины XIX века нача­лось разрушение исконной элитности. Пробил час для "элит достижений".

Достижения, конечно, прекрасная штука. И в их успешливости есть какая-то правда в том смысле, что способ­ный, талантливый чело­век не прозябает, но избирается судьбой и начальством, делается за­метен остальным людям. Но есть здесь и оскорбление человеческой гордости, потому что неправы ламаркисты — приобретенные качества не обязательно закрепляются генетически. Не часто и личные способ­ности передаются по наследству, как мы знаем.

Бахи? Что да, то да. И не только они одни, положим. И не только у немцев - в России целые поколе­ния дворянских родов отлича­лись особой духовной напористостью и физиологической хваткостью, отсюда изобилие чад и домочадцев и умственная тороватость. На­пример, Гедиминовичи — Голи­цыны. То же Рюриковичи – Долгоруковы или Щербатовы. На протяжении веков в этих родах появляются незаурядные личности: го­сударственные деятели, воители, ученые книжники и чер­нокнижники, агрономы, худож­ники и те, кого старинная книж­ка именует "замечательные чуда­ки и оригиналы".

Элиту кро­ви вследствие реформ Александра II стала теснить "элита брови" (highbrow) в лице разночинцев. Светский французский все чаще заглушала деловая немецкая и английская речь. Появились и новые элитные династии, но, к сожалению, они принадлежали как к элите достижений, так и к элите вырождений (Морозовы, Рябушинские).

Биологическая непрочность, равно как и преходящесть мирской славы обусловили ненасытность и бесцельную мстительность (Ницше) selfmademan-ства. Рессантиментность - нацеленность на беспричинное повальное отмщение - претворяется в постоянные свары между «заслуженными и уважаемыми» членами общества, почему и невозможны как единение «способностных» элит, так и их устойчивое качественное существование. Измельчание интеллигенции в России – тому подтверждение.

Способные люди на все способны. Беспредельщина «элит достижений» направлена в первую очередь внутрь, но и вовне тоже – на «лилий долин, которые не пашут, не прядут, а носят одежды краше одежд соломоновых». Шкурные побуждения маскируются лозунгами борьбы против вырожденчества «бывших», а также против перерожденчества нестойких «своих и новых».

Конечно, в предреволюционной России без упадка родовитой элиты не обошлось. На некоторую часть высшего дворянства действительно пала тень распутинщины, но в целом ещу раз была подтверждена правота графа де Токвиля: благородное сословие терпит поражение не в болезни, а в начале выздоровления. Змея уязвима, когда меняет кожу. Элита крови уничтожается как гидра контрреволюции, когда она ни на какую контрреволюцию неспособна.

Однако пропускание общества через мясорубку старых проблем не решает, более того, создает проблему новую - нехватку пропускаемого материала. Где взять людей? Хороших и разных? Существует заблуждение, что общественные беды проистекают от засилья бездарностей. Рас­пространенная утопия: расставь повсюду талантливых и деятель­ных, общественно сознательных — и получишь всеобщее процве­тание. Но, во-первых, на все места талантливых не напасешься. Во-вто­рых, в перелопаченной стране кто смел, тот и съел, самые худшие производят себя в самые лучшие. Героев назначает узурпаторский синедрион на основе наоборотного отбора.

Между тем обустроенному обществу героизм противопоказан, такое общество нуждается не в затыкателях амбразур и прорех в плотинах, а в методических повседневных делателях, равно как в самодостаточных потомственных элитах, которые исполняют в общественной жизни роль противоперегревного стержня и стрелки компаса. Показан и пролетариат, то есть люди, которые по исходному смыслу слова proles сообща придают обществу органическую устойчивость.

Западная цивилизация тяготеет к межэлитному союзничеству (пусть не безоблачному), и, в этом, а не в лидерстве отдельных групп и субкультур — секрет со­хранности доброго старого евро­пеизма.

В процветающей Бургундии в XIII веке, писал Й. Хейзинга в «Осени Средневековья», дворянская нобилитарность смы­калась с буржуазным патрицианством. Украшением рыцарских турниров были молодые буржуа, которые своей выучкой, выправ­кой, приверженностью кодексу чести соответствовали самым высоким меркам рыцарства.

Когда толкуют о воровской природе первоначального накопления, — это люмпенское само­уговаривание и обоснование своих бесчинств. На самом деле, надежные и дол­говечные капиталы (свидетельст­вует история) создавались дело­выми отношениями, по духу и смыслу близкими благород­ным рыцарским ристаниям. И у нас в стране крупнейшие состояния основывались на купеческой честности, а не на охотнорядских штучках типа "не проведёшь — не огребёшь".

Наполеон Бонапарт был ве­ликим человеком не только потому, что побронзовел под солнцем Аустерлица, но и потому, что при первой воз­можности восстановил в сво­ей империи межэлитное рав­новесие, в частности, воз­вратив и воссоздав заново дворянство. И ведь все при­жилось!

Нельзя в одночасье переме­нить то, что наливалось соками и исполнялось сил чуть ли не столетие. В октябре-нрябре 1917 года власть захватила «элита до­стижений» (что такое большеви­ки-ленинцы, как не зацикленные и освирепевшие на своих комплексухах кратофилы?). По комплексухам и комплексная честь. Природа оказала честь большевистской элите достиже­ний тем, что не приняла людей в кожанках исключительно за выродков, не совсем изблевала их из уст своих - напротив, приняла живодёрскую когорту под сень своих строгих зако­нов.

Так, естественный закон допустил войну большевиков против других достиженческих эли­т, то есть против духовенства и интеллигенции, от кото­рой народные комиссары и от­почковались (налицо эффект Та­раса Бульбы, но наоборот: "Ты меня породила, я тебя и убью"). Естественному же закону соответствовало самоистребление большевистской верхушки и актива. Законным продолжением беззакония стали и десятилетия детериократии (по-русски говоря – швалевластья). Отечественная детериократия подтверждает тот факт, что Советская власть была не обсевком во властном поле, а естественной формой демократии. Точнее, натуральным развитием её врождённой болезнености: от демократии (подлинного народовластья с его рреволюционой законностью-беззаконием) к охлократии ("власти низших", т.е. охлоса, народных низов), наконец, к дегенеративному детёнышу охлократии - детериократии ("власти худших" в результате отрицательного отбора внутри охлоса). Нынешнее российское жлобовластье - наш ответ древнегреческой детериократии.

Комиссары избрали в союз­ники деревенскую комбедноту и городское трущобное отребье ("социально близких"). И тут сказал­ся наоборотный выбор, происте­кающий, из наоборотного вкуса. Последний, в свою очередь, вы­растает из зависти -— стержнево­го чувства в душевном строе "людей достижений". Зависть побуждает любить недостойных — только бы достойным помень­ше досталось. Наоборотный выбор привел к победе негодяйства. "Негодяйст­во" в данном случае оценка не этическая, а культуроведческая.

"Негодяй" — человек, зани­мающий социокультурную нишу, которую он по всем соображени­ям общественной безопасности занимать не должен. Параноику нельзя быть отцом нации и офи­цером безопасности, сексуаль­ному маньяку — гинекологом, клептоману — банкиром, сади­сту — хирургом и т.д.

Троцкий мог ломать голову, что же в конце концов возвысило Сталина — "гениальная посред­ственность" или "особый цинизм провинциала", а Сталина между тем возвысили не посредствен­ность и цинизм (хотя в этой био­графии они делу отнюдь не ме­шали). Сталиных, молотовых, маленковых и кагановичей воз­высило негодяйство, наоборотный героизм.

Потом началась хрущевская эпоха негодяйства с человече­скими тиками. А потом на почти три десятилетия вплоть до прихода Горбачева растянулась эра но­менклатурной посредственности.

С Горбачевым время приличий закончилось и вновь подступила эпоха мерзавства. Эх, чуток бы еще пожить под трехцветным знаменем, но под властью бесцветных, но немарких начальничков. Но нет, не дано. Опять вперед вырываются выпестованцы деревенских подворий и городских подворотен. Из-за складок сельской местности, из таинст­венных провинциальных глубин подступает племя младое, намеренное всему свету еще раз доказать, что деготь имеет свойство мараться. По­хоже, рано еще ставить крест на негодяйстве. Это оно опять на ком и на чем угодно свой крест поставит.

Где же выход? Выхода нет, за­то есть мечта: что-нибудь как-нибудь само собой сделается, и прервется вязкая постепенность, разрушится морок равенства, где одни почему-то всегда более рав­ны, чем другие (о, Оруэлл!).

Вырвемся из "кипящей мази" (Иов 41,23) — счастье, тогда можно надеяться на будущее с кое-какими картами в руках. Тем более, что карты — дворян­ская, игра.

 

Кембридж-Москва