Храмы и хамы

Нравится это кому-то или не нравится, но всё больше нынче разговоров о России, о русских, о русскости и нерусскости. Мне, как представителю табельной народности, эти разговоры, конечно, по сердцу. Тем более, что они обозначают сдвиг в настроениях, показывают, что российский умострой ожил и зашевелился, а то, что почти век оставалось в нём фигурою умолчания, открывается для обсуждения. Конечно, остаётся немало людей, которые предпочли бы не ступать по камешкам иным и не тревожить медведя в берлоге. Но теперь поздно отступать - слова и вправду не воробьи. Тем более, когда вылетает сразу много запретных слов. Кстати, о воробьях: помните, какую службу они сослужили доброй княгинюшке Ольге?

Однако не одно многословие научает нас уму. Для чего все эти речи – для того ли, чтобы душеньку отвести или для того, чтобы с собою разобраться? А вдруг только для отвода глаз? У нас ведь как повелось? Едва начинаем толковать о судьбоносном и неизбывном, как тут же всплывают роковые вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?». Как хотите, а по-моему, эти вопросы только для отвода глаз и существуют. Не имеют они в нашем обиходе другого назначения. Вместо действительного планирования у нас обычно маниловщина типа «500 дней». В дела кидаемся очертя голову и начинаем чесать в затылке, когда уже достаточно всего наворотили. Так что настоящий российский вопрос не «Что делать?», а «Что же мы наделали?». С определением вины у нас тоже свой фокус. Виноватось определяем не сообразно объективной реальности, но исключительно по настроению и расположению. Мы самая железнодорожная нация в мире: у нас всякий в один миг может оказаться стрелочником, и пикнуть не успеет.

Есть в нашем обиходе один действительно роковой вопрос. И рок его в том, что он словно бы заклят: так трудно им задаться, так тяжело на него отвечать. Причём, едва ли не чаще приходится отвечать не на него, а за него. Я о вопросе «Что происходит?». По умолчанию он в нас, конечно, присутствует, но, выходя наружу, принимает вид некой смутной тоски, которую удобно без прояснений и выяснений топить в вине, слезах или словесной мызготне.

Так что же происходит - с Россиею всей и с русскими в ней? Вот, говорят, русский генофонд гибнет. Да, натворил делов чешский монашек Грегор Мендель со своими горохами. Удружил русским братьям, нечего сказать. Еле-еле справлялись они с дураками и плохими дорогами, а тут на них ещё и генетика навалилась. Впрочем, российские гены как-нибудь за себя постоят. Слава богу, много чего им на их веку досталось, и как-то продержались.

Савелий Ямщиков настаивает на сбережении церквей и икон. Никто с этим не поспорит. Хотя есть и здесь закавыка. Наблюдал недавно, как сварились люди в Ящике. Одни пеняли другим за то, что на Рождество русское песнопение «В лесу родилась ёлочка» (иностранного, между прочим, происхождения) заменяли совсем уж нерусскими jingle bells-ами. Пеняли справедливо, поскольку замена и вправду неравноценная: у нас в новогодних песнях утвердились мужики с топорами, у них церкви с колоколами. И тут меня, грешника, обуяло сомнение: а не всегда ли с нами так? Подвигу с топором на перевес и скоморошеству с колокольчиками в нашей жизни места всегда хватало и ещё хватит. Про церковные колокола так с уверенностью не скажешь. Но коли существует нечто более близкое русской душе, нежели ликостоятельное благолепие, так, может быть, за это и нужно радеть в первую очередь?

В кои-то веки теплить свечи и подсвечивать свои насупленные физиономии – это одно. Учить детей вышедшим из литургии добрым и весёлым песенкам – это другое. Мы что скорее всего запоём после бокала-другого водочки: акафисты Богородице или блатные романсы? Богу богово, острогу - острогово – за чем последнее слово обычно остаётся?

Храмы, лики святых это освещённая и освящённая граница нашей жизни, но не её сердцевина. Границу нужно охранять. А то, что внутри? Хохлома-бахрома-чухлома? Снежные заносы, пёстрые подносы? Всё это, конечно тоже. И всему этому здравомысленное попечительство только на пользу пойдёт. Однако опека должна быть именно здравомысленной и чистосердечной. Иначе – отвод глаз. Иначе вместо языческого народного перепляса - откляченнозадый моисеевский маньеризм. Иначе вместо Руслановой – ватрушечноголосая Зыкина.

Хотя плящущие матрёшки и поющие кулебяки всё же лучше попсового бардака. Впрочем, и попса народ не сгубит. Народу есть за что держаться. Низовая народная культура не очень-то казиста, но она, по-моему, сейчас крепнет и даже развивается, причём, с возвышенем. По-моему ей идёт на пользу даже то, что высокой русской культуре откровенно угрожает. Например, современное телевидение и современная книгопромышленность. Казалось бы, поменяли Шиллера на мыллера, был совок, стал лубок. Велика важность! А жить простому человеку стало если и не лучше, то уж точно веселее. Недавно петросяновскую публику с пристрастьем проверяли, не за плату ли от устроителей зрелищ она притворно ржёт в телекамеру. Нет, оказалось, что за свои кровные и от души.

Что точно пострадало за столетие охлократии, так это российская культура европейского образца и европейского уровня. Именно этой культуре хуже всего пришлось в последние полтора десятка лет. Именно эту культуру надо беречь и именно ей более всего угрожают те, кто правит бал в нашей стране.

Больше всего повредилась сердцевина нашей духовности, литература. Когда советская империя отгородилась от остального мира, достижения больших мастеров русского слова перестали быть мерилом писательского мастерства, а неизжитая провинциальность приняла гротескные формы местечкового наоборотного вкуса. Миляга Чубайс недавно откровенничал в газете «Вашингтонская почта», что готов порвать творения Достоевского на кусочки. (Порвать на мелкие кусочки, защипать до смерти – я всегда говорил, что в этом парне есть что-то бабское…) Растление литературы предопределило падение уровня в тех областях духовной жизни, где слово служит главным инструментом и основным материалом. Например, в советской и послесоветской философии.

Советские расклады оказались на удивление прочными. Они кажутся несокрушимыми, и если меняются, то – похоже - к худшему. Сейчас железные створки раздвинуты, и света вроде бы достаточно. Но свет с непривычки может ослеплять, что он и делает. Высокие ориентиры всё менее различимы. Сегодня русскую литературную традицию продолжают опошлять манифесты Виктора Ерофеева, Дмитрия Пригова и идущих им на смену – молодых да ранних. Шедевры Великой Эмиграции заслонены поделками эмиграции колбасной. Философия поражена дерридозом, основные симптомы которого - логоррея и несварение смыслов. Офенский новояз обаял и молодых и старых. Солидная дама, докторша философских наук, сообщает, что занимается «экспликацией принципа простоты». Ё-моё, и с боку бант!

В политике, больная ткань которой всегда накапливает культур-токсины, суррогатные заместительные формы сейчас плодятся особенно быстро и бурно, высыпают как ложные опята на гнилой колоде. Кремль поддерживает цирковую бригаду «Наши», ущемлённые плутократы подпитывают рэп-группу «Мы» (солист некий Роман Доброхотов). В составе и тех, и других продувные ребята занимаются чепухой и гапонствуют как могут. У Артёма Весёлого, кажется, есть рассказ о гражданской войне, там мелкие грязные девчушки кричат вслед железнодорожным составам: «Дяденьки, мы могим!». Вот и нынешняя политмолодёжь подаёт эшелонам власти те же сигналы.

Молодым нужно не в камешки играть и не книжки жечь. Конечно, налаживать работу студенческих профсоюзов на виду у вузовских паханов муторно и боязно, проще перед съёмочными бригадами дурью маяться. Хорошо нынче людям с общественною жилкой. Раньше эту жилку интеллигенции разминала, прогибаясь под государством (своим или чужим), сейчас можно делать «цыганскую жилу» для всех, кто денежку платит. Хотя общественники попроще предпочитают по-старинке кувыркаться у ног центрального аппарата. В связи с этим уместно вспомнить шахтеров, которые приезжали тарахтеть касками в Москву, подальше от бандитов на местах, захватывавших шахты и учинявших там свой расписной-румяный беспредел. Повезло российским властям с народонаселением, что и говорить.

Многое в происходящем неутешительно, но и утешение негде искать, кроме как в том же самом происходящем. В ревущие и загребущие 90-е с ослаблением сдержек для кое-кого настало время доставать камни из-за пазухи, и притесняемые превратились в притеснителей. Околоавангардистская тусовка, например, с Малой Грузинской перекочевала в редакции самых настырных СМИ, в кабинеты министерств, в Академию художеств и сразу началось выдавливание из профессионального и общественного обихода классической европейской изобразительной традиции. Ответственная чиновница Минкульта (по совместительству мужняя певица) публично обещала, что пока она в законе, реализму воли не видать. Однако поглядите что происходит: выставка академической живописи в новой Третьяковке – очереди огромные, выставка А. К. Саврасова в Третьяковке старой – не протолкнёшься! И никакая кислота, разлитая по поводу салонной слащавости или саврасовского босячества людей не отпугнула. Иногда не без резона кажется, что бога нет. А вот хорошая публика была всегда и ещё побудет. Кому кажется другое, пусть крестится. Если, конечно, ему его вера позволяет.

То же в музыке. Не удалось ведь поднять волну против воспоминаний Г. В. Свиридова, публика не поддержала. Тут ещё подумать надо, что больше возбуждало критиков книги «Музыка как судьба» - высказывания о евреях или неприятие музыкального декаданса.

Хорошо, что время критики уходит. Попритихнет тусовочная критика - получат право голоса здравый смысл и здравый вкус. Не всё же «Культурным революциям» да «Апокрифам» мозги компостировать. Глазоотводные каналы пусть делают своё дело. А подлинные доброхоты будут делать своё. В школе С. Н. Андрияки будут учить настоящей живописи, во Владимире продолжат собирать работы Б. Ф. Французева, в Москве перестанут прятать Ю. И. Селивёрстова.

Тогда прекратятся хлыстовские радения вокруг чёрных квадратов и прочего в том же роде (по поводу подобных шедевров есть старая шутка: завесили картиной дыру в стене и увидели, что без картины-то было лучше). Тогда признают, наконец, великого русского художника К.Е. Маковского великим русским художником. Тогда и музыке что-нибудь благозвучное грянет, в литературе случится озарение. Ну, и так далее: по списку и по восходящей.

Глядишь, как-нибудь проживём и не хуже других будем! Лучше – нет. Не хуже – обязательно.