ТЕМА НОМЕРА»
Приговоренные
к власти
Материалы совместного
заседания Экспертного совета «ПЖ», Российской ассоциации политической
науки и клуба "Свободное слово" на тему «Партии власти и
контрвласти в России»
|
Партия власти как
политическая практика соответствует российской политической культуре.
Природа этой практики по своей сути не партийная, а сугубо властная.
|
Властная плазма на основе коррупции
Юрий ПИВОВАРОВ,
член-корреспондент РАН, директор Института научной информации по
общественным наукам, президент Российской ассоциации политической науки:
— Немецкий социолог Ральф Дариндорф выдвинул
идею социальной плазмы и социального конфликта. Он говорил: внимание
следует концентрировать не на причинах, а на формах конфликта. Ни в коем
случае вообще нельзя посягать на причины конфликтов, так как конфликты
суть одна из форм существования общества. Но поскольку они все же опасны
для стабильности и устойчивости общества, их следует поместить в какую-то
среду, которая не поглотит их окончательно, но минимизирует их
разрушительную силу. Элементы этой среды, социальной плазмы, — обширный
средний класс. Главные характеристики: сохранение определенного
социального неравенства, наличие различных интересов и воззрений,
важнейшие организационные принципы, институты и процедуры по
регулированию конфликтов, внятные правила игры для всех. Я предлагаю
гипотезу, согласно которой создание партии власти, а также некоторые
другие реформы, в первую очередь административные, в совокупности
представляют собой переход к новой фазе существования того, что Фурсов и
Пивоваров когда-то называли «русской системой». По аналогии с господином Дариндорфом это можно также назвать «властной
плазмой». Современная Россия столкнулась с проблемами,
схожими с западными, такими, которые вызывают необходимость социальной
инженерии дариндорфовского типа. И если
коммунистический режим был нацелен на уничтожение конфликта, хотя не
справился с этим, то нынешний уже не хочет и не может бороться с
конфликтами как таковыми. Он вынужден существовать в условиях острых
общественных противоречий и поэтому обязан их минимизировать. Властная
плазма — это есть принятие конфликтов в себя, здесь происходит их
внутреннее сгорание, и через него одновременно идет энергетическая
подпитка власти. То есть в рамках властной плазмы русская культура все
равно остается властецентричной, каковой она
была и в условиях самодержавия. Но если социальная плазма, по Дариндорфу и вообще в западном смысле, функционирует
с помощью четких процедур и обязательных правил игры, то властная плазма
в России строится на основе коррупции. Именно коррупционный механизм —
механизм передела финансовых, материальных, административных и властных
средств — является важнейшим измерением властной плазмы. Коррупция и есть
та плазма, в которую перетекают конфликты переделов, исходя из того, что
главной характеристикой русского социума, российского общества является его
передельный характер. То есть коррупция — это
та среда, в которой развертывается в пространстве и во времени то, что
можно называть «государством». Она не может быть побеждена и остановлена.
И в этих условиях партия власти — находка, потому что коррупция крайне
опасна для русской системы. Ибо если коррупционные игры перейдут
определенный предел, то может быть нарушена всякая стабильность структур.
«Единая Россия» — это один из способов ограничения игры, она
дисциплинирует участников коррупционных игр. В рамках «Единой России» все
конфликты между чиновничеством, бизнесом, между федеральным и местным
чиновничеством, администрацией президента, правительством, между
министерствами будут примирены. Всем скажут, сколько
кому полагается. То есть «ЕР» на сегодняшний день есть форма организации
служилых людей в новое управляющее сословие. Поскольку старое служилое
сословие уже разрушено, то происходит новый отбор. Причем подбирают людей
опять очень типичных. Я недавно прочел, что секретарь Генсовета «Единой
России» Валерий Богомолов сказал: «Лучшая форма дискуссии — это допрос».
Эта шутка характеризует тех людей, которые приходят в это новое служилое
сословие.
«Единая Россия» может
развалиться в любой момент
Владлен ЛОГИНОВ,
доктор исторических наук, профессор, сотрудник Фонда Горбачева:
— Политика — это пространство, которое лежит между социальной плазмой,
народом и властью. Да, «ЕР» может развалиться в любой момент, но не в
силу взаимоотношений лидеров этой партии, а в силу того, что все они
замечают колебания почвы. У Питирима Сорокина было достаточно оснований,
чтобы не любить революцию, и, когда он приехал в Штаты, он сформулировал
четыре признака успешных реформ. Первый признак, по Сорокину, — это
соответствие данной реформы базовым инстинктам народа, то есть представлению
народа о добре и зле. Второй признак: реформа должна быть обязательно
научно обоснована. Третий признак: реформа должна быть обязательно
апробирована в неком узком регионе, чтобы потом
только распространять ее на более широкие пространства. Ну и,
естественно, четвертый признак: реформа не должна нарушать существующие
юридические и прочие нормы.
Реальная политика делается не в коридорах сегодняшней Государственной
думы или Кремля, а в пространстве между властью и социальной средой.
Сегодня ситуация такова, что ни одна из существующих политических партий
не является инициатором ни забастовок, ни студенческих выступлений. В
основном это отдельные люди, отдельные активисты. Эти подземные толчки
будут замечаться все больше и больше. Реально, на уровне конкретного
региона, конкретных событий, «партии нового типа» не существовало. Она
все время модифицировалась, меняла свой облик, она была разной на разных
этапах. В годы революции — одно, в годы гражданской войны — другое, потом
— третье и т.д. Но в ней была какая-то система задавания настроения в
этой социальной плазме. Например, «Декрет о земле» — это реальное
выражение нескольких сотен крестьянских наказов и т.д. До тех пор, пока
мы не поймем, что вся проблема кроется там, в этом пространстве между властью
и социальной плазмой, мы всегда будем чувствовать себя людьми, на которых
что-то все время сваливается. Вдруг сваливается одно несчастье, потом —
другое, затем — третье.
Близость к власти — причина
недолговечности
Оксана
ГАМАН-ГОЛУТВИНА, доктор политических наук, профессор Российской академии
государственной службы при президенте РФ:
— Василий Осипович Ключевский говорил, что в России не было борьбы
партий, была борьба учреждений. Сегодня мы наблюдаем, как различные
крылья кремлевской бюрократии конкурируют друг с другом, обретая облик
различных политических партий. Но как соотносится это с мировой
тенденцией? Одна позиция очевидна: формирование новой версии российской
многопартийности совпало с эпохой заката партий на Западе, где на смену
традиционной модели массовой партии индустриального общества пришло
множество постмодернистских партий, очень пестрых по облику. Пестрых с точки зрения того, какие партийные функции для них
являются приоритетными. Изменилось соотношение функций,
выполняемых этими партиями, но главное осталось неизменным: это пестрое
семейство постмодернистских партий выполняет одну главную политическую
функцию, во имя которой партия вообще создается, — завоевание и удержание
политической власти. Если мы посмотрим, что происходит у нас, то мы в
этом смысле не отстаем, а даже где-то идем «впереди планеты всей».
«Вперед, Италия» Берлускони считается классикой жанра, первой
постмодернистской партией, а я замечу, что ЛДПР была создана раньше. Так
что нам и здесь удалось удержаться на передовых позициях.
Кто создает эти партии? В начале 90-х годов субъектом партстроительства было государство. Пример — уже упоминавшаяся ЛДПР. Партии власти выступают
ответвлениями конкретных реальных центров власти. На протяжении 90-х
годов этими центрами власти были федеральные, региональные администрации
и крупный бизнес. Привязка к власти — фирменный знак этих партий. И в
этом причины их недолговечности: меняется облик власти, меняется и
партийная клиентура. Можно с определенностью сказать, что альтернатива,
которая существовала до последнего цикла — будет ли у нас двухпартийная
или полуторапартийная система, — завершилась
однозначно в пользу полуторапартийной системы.
По ценам партийного рынка
Александр
СОЛОВЬЕВ, доктор политических наук, профессор МГУ:
— Для меня очевидно: правящий режим Путина добился стабильности, решил
вопрос о власти в свою пользу. Добившись этого коренного изменения сил в
свою пользу, режим начал переходить к решению вопросов сугубо
управленческих. Управление государством — это не всегда родовая функция
политической власти. Сейчас она приобретает политическое значение.
Поэтому к административной реформе перешли не тогда, когда Ельцин об этом
громогласно заявлял, а когда были накоплены соответствующие ресурсы,
когда Путину удалось создать свою команду, свою корпорацию внутри
аппарата и начать уже передел чисто административных механизмов для того,
чтобы усилить свои позиции и проложить путь этому политическому проекту.
Важнейшим механизмом такого качественного перехода является, конечно,
огосударствление политики. Мне кажутся очень сомнительными попытки
определять «ЕР» как партию власти. Это абсолютно
непартийное образование, а административный клон, который работает
на партийном рынке, форма агрессии государства, даже не государства, а исполнительных
структур на партийном рынке. Но теперь «ЕР» начинает потихоньку
перегрызать поводок, который ее удерживает. Начиная играть по правилам
партийного рынка, она должна обязательно позиционировать себя в той или
иной мере как оппозиционная структура.
Продукты смуты
Андрей ФУРСОВ,
директор Института русской истории РГГУ, член Экспертного совета «ПЖ»:
— Когда в России появляется то, что метафорически именуют партией
власти? Ответ очевиден — в период смут, когда власть перестает быть
самодостаточной, когда появляются иные, кроме нее, субъекты. Так было в
смуту 1860 — 1920-х гг., так произошло в смуту, начавшуюся после смерти
Ю.В. Андропова.
Пожалуй, первым, кто попытался создать партию власти, был Александр I
— речь идет о «немецкой партии», которая поддерживала реформы, прежде
всего отмену крепостного состояния, но в силу своей малочисленности так и
не стала настоящей партией власти. Свою партию власти пытался создать
Столыпин, но не преуспел. Преуспели те, чья партия выступала как партия антивласти, — большевики, которые в 1903—1929 гг.
трансформировались из партии антивласти сначала
в партию власти, затем во власть-партию и наконец
просто во власть — коммунистическую, которой никакие партии не нужны.
После крушения коммунистической власти новая, довольно слабая власть
создает (а отчасти вокруг нее создается) новую партию власти под разными
вывесками — НДР, «Единство», «Единая Россия». Опять смута — и опять
партия власти. Что же такое происходит во время смут, что приводит к
появлению феномена, именуемого партией власти?
Во-первых, рушится организация господствующих групп, их иерархия, в
ней происходят нарушения. Более того, возникают альтернативные иерархии,
как легальные, так и внелегальные. Полииерархичность, наличие нескольких властных
субъектов, кроме главного, остро ставит задачу регуляции отношений между
различными «секторами» господствующих групп. Эту задачу и должна решить
партия власти.
Во-вторых, в периоды смут обостряются отношения между господствующими
группами и населением; увеличивается «количественно» и ужесточается по
форме эксплуатация. Резко увеличивается число претендентов на долю
изымаемого у населения продукта; приватизируется насилие (в смуте 1860 —
1920-х гг. это выражено меньше, чем в смутах конца XVI — начала XVII и
конца ХХ в.), то есть растет число квазигосударственных,
корпоративных и частных «структур насилия», а государственные обретают
значительную автономию. Центральная власть слабеет и не способна
по-настоящему ограничить ни «избыточную эксплуатацию», ни
приватизированное насилие — ограничить, разумеется, в своих интересах или
как минимум в совокупных долгосрочных интересах господствующих групп. В
такой ситуации партия власти становится, с одной стороны, компенсаторным
средством воздействия как на господствующие группы (в их отношениях с
населением), так и на население (в их отношениях с господствующими
группами), с другой — амортизатором народного недовольства.
К проблемам партийности, политики партия власти имеет отношение лишь
формально — по названию. Партия власти выполняет
прежде всего непартийную функцию, как и рынок — нерыночную. Поэтому
сравнение той же «Единой России» с ЛДП (Япония) или «Форца
Италия» некорректно. Как нынешняя экономическая («рыночная») система в РФ
имеет крайне мало отношения к сфере экономической науки, так и властная и
«партийная» системы РФ едва ли сколько-нибудь значительно соотносятся со
сферой политологии. Адекватное понимание требует здесь иных дисциплин,
понятий и методов. Удивительным образом разложение коммунистической
системы и комбинация продуктов ее гниения в новые формы, для описания и
объяснения которых дисциплины западной триады «экономика — социология —
политология» в целом неадекватны, совпали с распространением у нас для
анализа нашей реальности именно этих дисциплин! Лучше и придумать нельзя,
чтобы скрыть или как минимум исказить реальную картину a la Запад. Причем a la такой
Запад, которого на самом Западе уже не существует.
Закон резинки от трусов
Вадим ЦАРЁВ, профессор:
— Споры о властях – нечто вроде
дискуссий на «Титанике». Да, на их
«Титанике» (он же, увы, и наш) есть команда, есть капитан, идёт меряние известно чем по
поводу того-сего, главенствования и старшинства. Однако в любой момент неуправляемая
стихия может потопить этот ковчег. Молодцы из окружения Путина внушают
себе, что все держится под контролем. Им так хочется думать. Когда они
говорят, что всё происходит по их плану, они просто-напросто
пристраиваются к стихии, как к тёплой соразмерной их мелкости домашней печке,
меж тем как вот-вот могут взорваться гигантские паровые котлы.
На первый взгляд в нашей стране — охлократия, потому что нашей страной
правят выходцы из народных низов, те люди, которые,впрочем, отрясают свою принадлежность к
народу, как прах со своих ног. Это особенность охлократии, когда люди
делают это гордясь, а не стесняясь. Когда выползки
из низов специально создают экзистенциальную дистанцию с тем, что их создало.
Подъём с самого дна, все детство у них было изъедено соплями, они месили
ногами в цыпках грязь и пыль… Теперь они
стараются отодвинуться от тех, кто их породил, сохранив память о прошлом
только для того, чтобы получить кайф от пройденной дистанции. Ради этого кайфа можно сделать всё. Безоглядно. Это испытание
себя на прочность законом резинки от трусов, которую можно растягивать,
пока не получишь щелчок в пупок и ниже. Но какая выгода в том, чтобы
оголиться в болезненной форме? Так что отечественная охлократия работает
против своей пользы. В этом смысле она и есть реальная контрвласть. В социологии культуры есть два понятия:
контркультура и контракультура. Контра — это та часть культуры, которая как бы параллелит истеблишменту: битники, хиппи (это по сути
формы непротивления столбовой культуре, но не причинения ей вреда, поскольку
действуют в её малозначимом закулисье). Другое
дело те, кто лезут на сцену, не понимая, что на ней происходит. Таковы
люди власти. Они и есть контркультура, самовозбуждённая иллюзией, что ей
все позволено, что все у неё находится под контролем.
Иллюзия для таких людей очень важная форма сохранения существования. В
этом смысле они — борцы против реальности, потому что реальность, жизнь,
нуждается в elan vital, в жизненном порыве, управляемом
напоре, а им нужна стоячая муть для ловли золотых рыбок. Почему народ,
который подспудно содержит в себе представление о том, что хорошо, что
плохо, принимает этих людей? Я думаю, что обаяние Путина заключается в
том, что он человек без свойств. Народ так наелся понятными людьми,
которых он распознает с полуслова, что человек без свойств — его
единственная возможность вместить куда-то свою политическую надежду. Но и
этот человек определяется не как человек свойств, а как человек
определенной линии действия. И рано или поздно это может сыграть. И тогда
уже не надо говорить: «Мы так и знали». Не надо сегодняшний день
превращать в метафизику вечности. Не надо раскидывать по партиям
представление того, чего нет, но что может быть. Всё ожидаемое
скорее всего не состоится, но народ с его основными, вековечными
свойствами возможно устоит. Конечно, сейчас у этого народа нет профсоюза,
нет никакой организованной общественной, помимо всяких партий, жизни. С
точки зрения исторического опыта это значит нерастраченность
чувства гнева. Мы знаем, что у нас народ не ангел и, когда он начинает
все ломать, жечь и рвать, он идёт очень далеко. «Грозди гнева зреют в
вертограде господнем». Химерическая часть народа создает некое подобие
специфической русской охлократии, только в этом я вижу специфику всего
этого дела, она создает не русскую форму политики, а русскую форму
иллюзии. Но жизнь не на иллюзиях строится. Иллюзия власти держится только
в пределах, в которых существует власть иллюзии, но и только. Метафизика
по-чапаевски: гадать, что будет, если народ и власть, как картофелины, сопоставить
так или сопоставить сяк. Однако власть и народ
не сопоставимы, они не стоят, а следовательно и
не сопоставляются, именно как картошка,
корнеплод бесформенный и неустойчивый.
Путин — это не власть
Юрий ЖУКОВ,
ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, доктор
исторических наук, член Экспертного совета «ПЖ»:
— Нельзя относиться серьезно к тому, что Путин — это действительно власть.
Власть — это те, кто принимает решения осознанно и самостоятельно. Власть
у нас анонимна, а на анонима навешена маска — Путин.
Партия власти, разумеется, — это не партия. Это организация, которая
имеет двойственные функции: с одной стороны, для реальной власти это то,
на что народ в крайнем случае может направить
свой гнев, с другой стороны, та «ЕР», которая сегодня есть, — это
своеобразная табель о рангах, иерархическая лестница для бюрократов,
которые могут продвигаться наверх: из глубинки в областной центр, из
центра — в Москву, занимать более высокие посты. Поэтому сегодня у нас
подлинной политики, этого пространства просто не существует. Есть только
стремление власти и партии власти всемерно лично себя обогащать. Для меня контрвласть — это все увеличивающееся
пространство неголосующих либо голосующих
против всех. И я не стал бы от них ждать быстрого и скорого
взрыва, потому что это та часть общества, которая глубже ложится на дно.
Ложится на дно из-за того, что чувствует очень сильное экономическое
давление. Достаточно посмотреть на Москву, где сегодня сосредоточена
значительная часть населения всей страны, — вы увидите, сколько здесь
приезжих с Кавказа, из Средней Азии, все это растворяет обычное население
— и отсюда аполитичность.
На Старой площади без перемен
Юлий ОГАНИСЬЯН,
зам. директора Института сравнительной политологии РАН, доктор
исторических наук:
— Очень много здесь говорили о соединении традиций
дореволюционных с нынешними, аналогии тут были очень убедительны.
Но почти ничего не говорили о том, с чем реально связана партия власти.
Она связана со Старой площадью, с ЦК КПСС, с самой КПСС и т.д. Партия
власти до сих пор сидит на Старой площади, оттуда правит и в принципе
служит сейчас одной из основ того нового авторитаризма, который складывается
вовсе не вокруг фигуры Путина. Не будь Путина, был бы другой. Наш
авторитаризм — специфически российский, при котором «короля играет
свита». А «свита» все там же сидит, она такая же, как была 20—30 лет
назад.
Слишком крайние
Вадим МЕЖУЕВ,
доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института
философии РАН:
— Действительно, партия власти — это совершенно абсурдное понятие.
Понятно, что любая партия борется за власть, но нет ни одной партии,
которая была бы приговорена к власти вообще. Секрет появления у нас
партии власти надо искать в нашей Конституции. Для меня главная причина
поражения либералов заключается в том, какую Конституцию они предложили стране и какую Конституцию
они для нее выработали. Это может быть пострашнее
всех их реформ и приватизации. Все дело в том, что наша Конституция
возвела в закон традиционную для России форму самовластия. А форма
самовластия, если она не наследственная, если она не легитимируется
религией и, в нашей ситуации, не легитимируется идеологией, — ничто.
Сегодня по форме у нас есть парламент, есть демократические институты,
есть демократические процедуры и прочее, а самовластие сохранилось. Мы
ничего не смогли поделать с этой традицией. Представьте, сохраняется
принцип президентской страны. Идеологии нет, религия тоже отделена от
государства. На чем будет держаться такое государство? Единственный выход
— создать организацию, которая бы делала вид, что она монтируется в
систему демократических институтов, а в действительности же является
выражением властной вертикали.
При сохранении самодержавия появились наметки конституционной формы
правления, которые не сломили самодержавный принцип. И в такой ситуации
обязательно появляются такого рода государственные партии.
При парламентской власти политический спектр обязательно предполагает
наличие трех центров: правого края, левого края и центра. В западном
спектре обязательно должен существовать политический центр, потому что
иначе этот спектр схлестнется рано или поздно. На Западе в роли такого
центра выступили либералы. Авторитет либеральной идеологии и партий на
Западе объясняется тем, что они смогли стянуть на себя, не уничтожив, и
консервативное, и левое крыло. И под влиянием либералов западные левые
стали достаточно либеральными, и возник либеральный консерватизм. В нашей
ситуации непонятно, кто возьмет на себя функции центра, либералы
обнаружили себя как крайне радикальная партия,
которая слышать не хочет ни о каких других идеалах, и то же самое можно
сказать обо всех остальных. Этой ситуацией объясняется то, что ни одна
партия сегодня к власти не придет. Они такие крайние, что нет такой
партии из нормальных, которая имела бы шансы
попасть во власть. И в таком случае роль центра берет на себя партия
власти.
Нормально, но временно
Сергей
КАРА-МУРЗА, начальник сектора устойчивого развития
аналитического центра Министерства науки и промышленности РФ, член
Экспертного совета «ПЖ»:
— То, что у нас есть, — это нормальное. Почему вы говорите, что это
ненормальная система? Она у нас исторически сложилась. Политические
системы складываются не с логической схемой, а исторически. В этой
системе, которая у нас сложилась, пока и может существовать только партия
власти, а другие партии появляются только во время смуты. И та из них,
которая несет в себе образ будущей власти, приобретает силу, потому что в
ней люди видят власть. Большевики приобрели эту силу потому, что у других
не было государственной изюминки. То, что произошло с «ЕР», — это именно
поиск народа, который такое видение политики имеет в себе. Это временное
явление. КПРФ тоже когда-то несла в себе образ власти предыдущей. Пока
что это продукт смуты, а не будущего порядка. В этой смуте надо было
использовать инструменты расколотого общества, инструменты, которые
выработало общество конкурентное, но у нас пока люди к такой «гадости»
прийти не могут. И поэтому пока партийная система и квазигражданское
общество отвергаются. Если мы обойдемся без катастрофы, то придется такое
квазигражданское общество с временным
появлением партий строить.
От райкома и выше
Абдусалам ГУСЕЙНОВ, академик РАН, зам.
директора Института философии РАН, профессор, председатель Экспертного
совета «ПЖ»:
— Я поддерживаю ту мысль, что так называемая партия власти, то, что
представляет «ЕР», не является партией в том смысле, в каком это понятие
обычно употребляется. Это действительно скорее какой-то способ
организации различных секторов правящего класса, чтобы они не
перессорились. Это форма организации власти. Партии — это способ смены
лиц при сохранении институтов и строя, способ оградить эти институты от
случайных влияний. А у нас наоборот — воспроизводство власти в ситуации сращенности лиц, то есть нечто противоположное. В
этом смысле сравнивают сейчас «ЕР» с КПСС, и разница не только в том, что
там была дисциплинирующая идеология. «ЕР» можно сопоставить с КПСС, но на
уровнях от райкома и выше. То, что было от райкома и ниже — там
происходили демократические процессы, вовлечение людей в активную жизнь,
— то отсечено. «ЕР» стала каким-то номенклатурным клубом, но не в смысле
времяпрепровождения, а в смысле самоорганизации, воспроизводства
номенклатуры.
На КПСС «Единая Россия» не тянет
Валентин
ТОЛСТЫХ, доктор философских наук, президент клуба «Свободное слово», член
Экспертного совета «ПЖ»:
— Партией власти была КПСС, которая, помимо идеологии, еще и правила,
управляла страной и взяла на себя полную ответственность за страну. На
что «Единая Россия» явно не тянет, да в общем-то
и не претендует. Она не является партией власти ни в одном из тех
смыслов, которые здесь упоминались и излагались.
Существует две России — реальная и виртуальная. У нас политика, вещь абсолютно земная и реальная, давно уже обрела
виртуальные черты. Чем грешили и коммунисты, обещая «жизнь при
коммунизме» через 20 лет и объявляя «развитым социализмом» начало застоя.
Сейчас на полном серьезе говорят о «зажиточной и процветающей России»,
зная, что через 10—15 лет она, может быть, достигнет лишь уровня нынешней
Португалии и СССР 1989 г. Вышестоящие коммунисты просили нижестоящих,
когда те сетовали на то, что нет сладу с народом, который «балуется
водкой и воровством»: «Вы не ссорьте нас с народом», — а Владимир
Владимирович Путин просит своих подчиненных убедить народ, что жизнь без
льгот будет не хуже, а лучше. Все понимают, что бедность реальная (не
статистическая!) от этого не уменьшится, но в эту политическую игру
продолжают играть.
Реальная политическая ситуация такова, что сегодня никто не может даже
в порядке энтузиастического порыва воскликнуть:
«Есть такая партия!» — и приняться, взявшись за голову и засучив рукава,
за решение действительно насущных задач и проблем. Скажем, уже Греф
понял, что у страны нет внутренних источников для саморазвития, а все
продолжают талдычить об удвоении ВВП, продолжая
проводить все ту же экономическую политику.
Материал
подготовил Иван ТИТОВ
